Он был уставшим после тяжелого рабочего дня, видимо. Мы лежали под разными одеялами, но мне все равно хотелось прижаться к нему, коленями или плечом, или уткнуться носом в его предплечье, или переплестись своими ногами с его, что я и проделывал, ворочаясь. Знал, что за маской безразличия скрывается доброе раздражение и неозвученный монолог про шило в моей хорошенькой заднице.
Он читал книгу и не курил. Он никогда не курит в постели. А однажды я схлопотал от него за хлебные крошки, рассыпанные по кожаному дивану в гостиной его дома. Юстас очень чистоплотен... чертов перфекционист, и единственный человек, к которому я просто не умею испытывать чувство ненависти... как, впрочем, и любви.
Я ощутил страстное желание потрепать языком, так сказать вступить в диалог с этим мужчиной, нордическая внешность которого и сила, излучаемая каждой клеточкой его безупречного тела, вызывает весьма постыдные реакции в организмах тех, с кем ему приходиться сталкиваться в общении или просто на улице... Он ответил мне с тем же выражением лица, с которым читал книжку, при этом не отрываясь от чтения.
"Шеймус, если хочешь говорить, то говори. Ты же знаешь, что я всегда найду чем заткнуть твой расчудесный ротик, если твоя болтовня станет докучать мне..."
Подобные реплики уже давно не шокируют меня, поэтому я бодро кивнул и начал.
Меня откровенно прорвало. Я не собирался плакаться в юстосовское плечо, но уши его были подвергнуты жесточайшей атаке моих душевных излияний. Я рассказал ему практически все, про Блэйза, про Даниэла, даже про кузину Блэйза, про свою любовь и про то, как она ядовита и как отпугивающе действует на тех, к кому она обращена.
Он продолжал пялиться в свою злосчастную книгу, изредка хмурясь или усмехаясь, или на его лице появлялась гримаса скепсиса, иногда даже удивления. И я был спокоен, потому что знал, что ни одна книга в мире не может вызвать у этого мужчины таких эмоций. И я был горд, ибо знал, что их вызвал я.
"Завтра ночью я должен быть у памятника Королеве Виктории. Это очень важно для меня, Юс."
Он охарактеризовал это очередными романтическими соплями, но отпустил и даже предложил забрать меня оттуда под утро на машине.
Получив согласие Юстаса, я уснул сладким и глубоким сном. Думаю, что он тоже, потому что он никогда не засыпает раньше меня, будто бдит мое спокойствие, но, при этом, ненавидит без дела лежать в постели и бодроствовать. Либо секс, либо сон - иного не дано .
Вечером я пошел гулять по центру. В Лондоне всегда по-лондоновски, даже в такую незимнюю зиму как сейчас. А искать в зимнем Лондоне редкие японские цветы - удел ирландцев с разбитым сердцем. И я ее нашел. В маленькой цветочной лавке, расположенной в старинном двухэтажном жилом доме на одной из узких безлюдных улочек. За высоким прилавком меня встретил миловидный пожилой мужчина, представившийся Клайдом Уатсеном. А его жена Жакетта стала моей спасительницей, так как согласилась срезать единственный распустившийся цветок из своей собственной коллекции, не выставленной на продажу. Какие же, все-таки, чудесные люди живут на этой грешной земле.
К десяти пришел на площадь перед Букингемским дворцом. Шел вдоль нее, опустив глаза, потому что не было сил поднять их на возвышающийся перед королевской резиденцией монумент... Народу на площади почти не было днем, а сейчас и вовсе не осталось. Я незаметно притаился у основания памятника, прижался спиной к холодному камню, но от собственных воспоминаний того дня, что мы провели с Джарреттом, мне было наплевать на физический дискомфорт. Мне чертовски хотелось одного - ощутить прикосновение его губ еще раз. Я закрыл глаза, потому что в какой-то сказке после этого перед главным героем появился тот или та, о ком он мечтал... Но лишь за закрытыми веками я мог видеть его бледное лицо и слышать приятный тихий голос и смех, срывающийся в кашель, а потом раздраженное ворчание, а потом... Я раскрыл глаза и полез в сумку, в боковой карман. Мои пальцы коснулись холодного стекла маленькой баночки с таблетками от астмы... с его таблетками, которые мы вместе купили в тот день. Я подумал, что, возможно, где-то за сотни миль от меня, сейчас он снова закашлялся, полез тонкими пальцами в карман за своим лекарством, чертыхнулся, проглотил пару маленьких белых дисков, а другой я взволнованно посмотрел на него и обнял. И я улыбнулся, потому что почувствовал на своей коже тепло сиднейского солнца, мои руки ощутили его тонкую талию, а губы его нежный, но горячий поцелуй. Наверное, я улыбался. Наверное, тогда я был одержим.
Я не считал минут и часов. Просто было уже очень поздно, темно и пасмурно. Но, наконец-то, выпал долгожданный снег. Он медленно опускался пушистыми хлопьями на королеву Викторию, тая в складках ее каменного платья и замирая на моих ресницах. Было холодно, но я старался не думать об этом. Я вертел в руках белый цветок и думал, что все слишком по-японски: снег, камень, цветок - только Виктория и золотой ангел над нами с королевой не совсем вписывались в эту акварельную картину. Я встал и посмотрел наверх на ангела и его широкие золотые крылья...
"Если бы мы стали каменными изваяниями, слившись с приближенными королевы, мы бы навсегда остались вместе под защитой твоих злотых крыльев... Но мы слишком живые, чтобы становиться статуями... Ты знаешь."
Я произнес эти слова вслух, обращаясь к ангелу. Я положил белую камелию на небольшой каменный выступ. Она была слишком живой, чтобы заледенеть навеки. Никто не напишет о ней в описании памятника королеве Виктории. Но королева будет вечность помнить о ней, также как и я.
to Daniel Jarrett [DELETED USER]
Hey, Mr. Dj
Hey, Mr. Dj